навеянн. невозм. б. сам. соб. хыхы:)))
Обозрение 1
Покачиваясь, сосед Дюшкова отправился в санузел. Окутанная лианами труб дверь сначала упорно заскрипела, а затем неожиданно легко врезалась в стену. Еще более неожиданным оказалось то, что в помещении были прозрачные стены и пол, за которыми потрясенный сосед Дюшкова увидел подводное ущелье, четверть тени лодки, скользящей по скалам, то ныряющей в углубления, то взбирающейся по возвышенностям, и еще, очень отчетливо - все свои мысли, беспокойным сонмом следовавшие за лодкой по правому борту на манер рыб-прилипал. Они, конечно, не давали тени, но зато здесь были они все.
Лицо соседа Дюшкова застыло, ноги задрожали и он опустился на толчок. В данный конкретный момент он осуществлял визуальный контакт со всеми своими мыслями единовременно. И не только визуальный. Подчиняясь сокращениям его мочевого пузыря, мысли принялись причудливо двигаться, проистекать одна из другой материально, не забывая дублировать оригинал. Пересечение смыслов, суперпозиции идей, теплообмен состояний... Он видел, как странная и несвоевременная мысль про Елену из Семейных Уз с огромной скоростью, задаваемой эманациями простаты, налетела на соображения относительно влияния погоды на поясницу; нестабильная от старости собственного вещества, равной старости плоти соседа Дюшкова, перегруженная полыхнувшей страстью, она разорвала в клочья эти соображения, оставив их жалкие остатки гулять по морю. Обрывочная коллекция сведений об устройстве эхолокатора затесалась в толпу распорядка дня и разом осложнила моторные навыки нарезания хлеба и включения душа.Мыслительная селекция целиком и полностью обуславливалась особенностями работы простаты соседа Дюшкова. Из его головы выпорхнула новехонькая, о том что лодку им продали специально для смеха в какой-нибудь телепрограмме, и устремилась к товаркам, успешно миновав стену. Из туалета можно выйти и другим человеком. Сосед Дюшкова постепенно начинал чувствовать ритм своей простаты. Чудовищное давление толщи вод слагалось с необходимостью свыкаться со всеми мыслями сразу. Он сейчас был контролером, полководцем, и чуть ли не маленьким Господом Богом, и все это происходило в санузле. Последний факт трезвил и внушал реальность происходящего. Происходящему!
Так или иначе, к Дюшкову и Сельди сосед Дюшкова пока не был намерен возвращаться. Из всего с ним за жизнь происшедшего, с событиями в санузле он состоял в наибольшем единодушии, что бывает всегда, когда судьба отчего-то потакает нашим амбициям. Мысль об этом вяло, в силу своей невостребованности,тоже плыла за лодкой. Чувство горячей благодарности к Дюшкову охватило его. С тех пор как он ступил на борт, его духовная жизнь очнулась и по силе доброкачественных ощущений напомнила молодость. Так думал он, пока внезапно не проснулся дремавший кишечник, и полет (заплыв?) мысли начал регулироваться помимо простаты еще и приливами боли в процессе крайне осложнившейся дефекации. Обретая известную ясность сознания в моменты кратковременного прекращения болей, Дюшков давал мыслям покой, или спокойно наслаждался превращениями какой-нибудь одной, когда же боль снова шла на приступ, он их гнал вперед, как табун. Вдруг вибрации простаты наложились на кишечное недомогание, и, подождав его, заработали с ним в унисон.
Лодка превратилась в ведро и он свалился в него, обливаясь потом, потом ведро обмануло его, не оказавшись им, оно спело ему об этом в насмешливой песне, только это была не песня, а крик, только не крик, а сирена, только не сирена, а шум волн, рвущий барабанные перепонки.
Сосед Дюшкова разрушался, переставал существовать как Сельдь или Дюшков, начиная все больше быть просто сочетанием некоторых своих мыслей. Резонирующей поверхностью одновременной пульсации простаты и кишечника были 30 кубометров воды, наполненной его мыслями. Биения сознания, подхлестываемого болью, немедленно проецировались на их массу, создавая невиданную архитектуру из причинно-следственных связей, следственно-причинных, причинно- причинных, беспричинно-подследственных и из того, чему нет названия. Это был вихрь, и теория хаоса в действии, и высшее творение, в центре которого вспыхнула его лучшая мысль, венец его феерических раздумий, производная производных мимолетных достижений его ума. Это был путь к бессмертию, молоко в какой-то пропорции с нефтью. Ни того ни другого под рукой не было. Сосед Дюшкова понял, что умирает, потому что мысли навсегда отстали от четверти лодки, замерли и опустились на дно, и только идея рецепта еще некоторое время мерцала вдали.
Все началось с того, что Дюшков однажды в четверг дождался, пока кончится дождь, и пошел в хлебный. В продаже там оказалась подводная лодка, но не целая, а лишь ее четверть, рубка и порядочный кусок кормы. Поразмыслив, он кинулся к прилавку, тем более что какая-то низенькая бабуська из наглых уже положила на нее глаз.
Соображения, которыми он руководствовался при покупке:
-поскольку четверть лодки в четыре раза меньше целой лодки, то время плавания автоматически уменьшается в четыре раза;
-ничего не стоит обмануть эту нехитрую закономерность, нарочно задумав время плавания в четыре раза длительнее необходимого; таким образом, объявив всем, что отправляется в плавание на 8 лет, он два года может блаженно лежать на дне и заниматься исследованием морских глубин, о чем с детства и мечтал.
Дюшков шел по улице, размахивая пакетом, где у него была булка Дарницкого, полкилограмма мармелада в форме долек лимона и четверть подводной лодки.
А город копошился. Люди тащились с работы в инвалидного вида трамваях, вываливались на главных улицах и расфасовывались по барам. Люди группировались, расслаивались, рокировались по случайным принципам, выдавливали из своей массы направляющего, брали большинством, голосовали, снова выдавливали, кидались на него, хватали, беря большинством, растворяли в себе, голосовали за того, в котором был самый высокий процент только что растворенного, и, конечно, выдавливали. При этом возникал неповторимый эффект, оценить который можно было бы только с порядочной высоты. Жизнь перестала быть разумной , быть может, полстолетия назад, но они этого уже не замечали; своим движением они генерировали слабое поле рациональности, и поэтому им ни в коем случае нельзя было останавливаться.
Распаленный редкой гармонией желаемого и действительного, а также своими фантазиями об амфорах, схватках со спрутами в узких фьордах и знакомстве с Ивом Кусто в каком-нибудь нидерландском порту, Дюшков, не обращая внимания на соседа, махнувшего ему рукой с балкона, сразу направился в гараж.
"Все эти плавания…" - усмехнулся бы он Иву, -"Все эти плавания, "- и махнул бы эдак плотной морской рукой...
Сосед, с которым Дюшков уже с полгода обоюдно продуктивно обменивался марками, поджал тогда губу и ушел с балкона, задернув штору зловеще. Он решил загнуть кончик у дюшковского генерала Сенегала 1847 года без печати и, держа его в таком положении, захлопнуть альбом. А еще с грохотом приложить сверху двухтомник Питера Кингсли "Пять способов пенопласта". Расправился с генералом, одел спортивный костюм Adadis, пошел выяснять отношения.
Солнце сползло с дома и спряталось за поворотом, оставив двор в тени. Дюшков с равнодушным презрением выдворил из гаража Карину и развернул покупку. Лодка заняла весь гараж. Кашляя счастливым кашлем, он обошел ее, обстучал, пробоин не нашел и закурил. Соседа, уже было приговорившего в уме к подавлению дюшковскую императрицу Пруссии 1937 года с котами, принял благосклонно, резкими жестами, какие бывают у людей только в минуты увлеченности, перебарывающей силу приличий, пригласил внутрь. Там ворковал он в, недрах гаража, что сейчас покажет, покажет сейчас...
Cосед Дюшкова вошел и с удивлением обнаружил, что под самые своды дюшковской бетонной коробки уходит величественная вертикаль четверти подводной лодки, вглубь гаража- ее горизонталь, а лицо у Дюшкова счастливое. Нащупав табурет, сосед присел и заметил про себя, что императрицу Пруссии с котами можно было бы великолепно подавить "Пищевыми видами пенопласта" Тамары Чудиновой. Именно так следует поступать с людьми, тратящими пенсию неизвестно на что. Но поскольку каждый пенсионер- скрытый Кустофил, вскоре сосед Дюшкова, волнуясь сердцем, протиснулся в узкий люк.
В лодке они нашли руководство по эксплуатации- толстенную книжищу в мягкой обложке, три розетки, магнитофон "Swa", шахматы без одной белой пешки (от вновь мелькнувшей гармонии Дюшкову стало тепло- он всегда давал соседу именно такую фору), открытку с пожеланиями удачи от администрации хлебного магазина, 3 упаковки галет, несколько пропавших клубничных йогуртов и одну живую сельдь в складках пледа, покрывавшего софу в рубке. Она то ли позабыла умереть, то ли боролась со смертью, время от времени беззвучно окая блестящим ртом.
Вынесли из дому телевизор, холодильник и два рюкзака.
Первым делом намерились освоить инструкцию по управлению. Учитывая ее объем, изучать было решено посменно - три страницы Дюшков, следующие три страницы- сосед Дюшкова, следующие три - сельдь, никак не перестававшая жить- она с интересом смотрела то на Дюшкова, то на его соседа, рассуждавших о привлечении четвертого в целях наискорейшего ознакомления команды с мануалом, и вспомнивших, что пищи у них только на троих.
Дюшков резонно полагал, что чтиво это сложное и требует специального образования. Однако рассудил, что в состоянии постичь любой предмет, созданный руками человека, стоит лишь о нем поразмыслить. "Что есть эта книга,"- воображал он, "когда я подойду вот так," -он сурово сдвинул брови, "со своим огромным жизненным опытом, и несколько спустя она станет мне понятна хех".
Сосед Дюшкова примерно представлял себе содержание руководства, но рассчитывал на его наглядность и на возможность либо увильнуть, либо отвечать предельно пространно, когда Дюшков учинит допрос о прочитанном, что позволял ему ранг - Дюшков был капитаном корабля. Сосед Дюшкова был 'любым из офицеров', по ситуации, а сельдь- матросом Сельдью.
Сельдь прекрасно разбиралась в подводных лодках, а в четверти одной лодки, следовательно, в четыре раза лучше. Но решила до поры до времени затаить свое знание, прикинувшись профаном, и однажды сделать на нем карьеру.
Случай немедленно представился. Когда дело дошло до чтения, превосходство сельди Сельди стало очевидным. Она проглатывала страницу за страницей, делая многочисленные пометки карандашом, полные глубокого понимания общей теории навигации, природы поведения металлов под давлением и морского устава. Дюшков с тихим ужасом понял, что для осмысления прочитанного ему потребуется очень много времени. Чтобы понять отдельное предложение, требовался полный объем его сознания; для усвоения следующего приходилось забывать предыдущее. В жутком умственном напряжении сел он поодаль от соседа, которому сельдь Сельдь зачитывала избранные места из главы "Как снимать показания приборов муфты сцепления заднего торпедного отсека при скорости до 45 узлов", и мучительно старался понять значение слова 'муфта'. На языке, стремясь озвучиться, вертелся бессмысленный "комбайн Сибиряк". "Комбайн Сибиряк",- покорно прошептал Дюшков и зевнул. Ему показалось, что некоторая демонстрация расслабленности -это то, что нужно. Ладно, он уже согласен сдать четверть лодки этой сельди Сельди, но ни за что не допустит, чтобы какой - нибудь сосед Дюшкова разбирался в лодке пуще самого Дюшкова. Посему требуется соседа немедля отлучить от изучения. Дюшков включил телевизор и нашел футбол.
Сельдь Сельдь скомандовала погружение. Звуки внешнего мира перестали распространяться с привычной отчетливостью. Четверть лодки окутал мрак, а соседа Дюшкова- невыразимая грусть. "Это благородная тоска по дому",- думал он. "Она посещает всех, рано или поздно".
В течение пятнадцати с лишним минут они плыли. Четверть лодки грузным тяжелым куском перемещалась под водой, похожая на хищное существо, плотно завернувшееся в пакет. В нем, под ровный, утробный шум стихии сосредоточенные, потные мужчины пинали мяч. Сосед Дюшкова был слишком поглощен нараставшей благородной тоской по дому, чтобы наблюдать за этим, а Сельдь вообще не понимала футбола. "Тьфу,"-думала Сельдь, крутя штурвал.
Прошло еще двадцать минут, и вот на этом месте сосед Дющкова заторопился в туалет.
Четверть лодки под предводительством сельди Сельди неслась вперед, и даже несколько вниз. Сельдь Сельдь, до 40 сантиметров в длину, родственница бесчисленных салак и просто важный объект промысла, вела лодку, влекомая генетическим чутьем на большие пространства. Для нее четверть лодки была, скорее, четвертью ангела смерти, символизирующего в язычестве тихоокеанских и атлантических сельдей призрачную свободу воли после съедения. Сельдь Сельдь была не дура. Представив посмертное поведение миллиардов соплеменниц как судорожные метания ангелом смерти по вымышленному водному бассейну с целью доказательства неограниченности посмертной свободы воли и ее логической неотличимости, таким образом, от свободы воли прижизненной,сельдь Сельдь пришла к выводу, что лучшее в ее случае- это исследовать границы вымышленности или посмертности. У сельдевых мир выглядит как закрученная в спираль трубка диагональю в 900 тысяч косяков из среднестатистических особей. Согласно религиозным представлениям, посмертный водный бассейн повторяет очертания реального мира. Четвертичность ангела смерти внушала сельди Сельди надежду на четвертичность, незавершенность ее собственной посмертности, и поэтому она, пользуясь мнимой идентичностью настоящей свободы воли и посмертной, была намерена отыскать в пучине посмертных вод оконечность спиралевидной загробной трубки. Реальный мир был устроен так, чтобы ни одна сельдь не могла доплыть до конца трубки, не умерев от старости; предел познания, поставленный перед отдельной сельдью, определил цель коллективного сельдевого сознания как достижение конца трубки. Культурная революция,донесшая до каждой сельди необходимость работать на общую пользу и вообще отождествлять свои цели с целями вида , породила план тысячи поколений, который все никак не мог осуществится из-за хитроумно налаженной работы океанских течений.
Неотличимое присутствие Дюшкова и его соседа убедило сельдь Сельдь в том, что ангел смерти, как безликий огромный хищник, заклятый транспортировать в своем чреве представителей семейства сельдевых рыб в их посмертии, не переваривая и снабжая иллюзией свободоволия, суть трансвидовой архетип, касающийся всех. Такое предположение избавило от необходимости объяснять недостаток в кажущейся неотличимости Дюшкова и его соседа необходимой для адекватности картины четвертичности. Таким образом, все более холодея и черствея от решимости, сельдь Сельдь думала о неотличимости, посмертности и четвертичности происходящего.
Дюшков спал и видел сон. Он видел одну из своих командировок, упаковку чемодана в самой безолаберной стадии и ностальгический дневной свет из незашторенного окна. Очень отчетливым было впечатление, что гостиница не привязанность, не часть его жизни, а лишь временный приют, одна из незначительных остановок в бесконечной, но приятной деловой круговерти. Был июнь или что-то около того, он размешивал чай ручкой вилки и смотрел на девятиэтажки, диагонально уходящие к горизонту. Ему казалось он различает в их окнах незнакомых людей, с которыми никогда и не будет знаком. Ему это представлялось грустным и правильным, и он улыбался.
продолжение следует.
необговоренное копирование преследуется, наказывается, и по лесу развешивается
Last edited by OVER DyPb on 14.02.2003 at 10:52
Адрес поста | Наябедничать | IP: Logged